Проблема свободы и необходимость педагогического воздействия. Педагогический утопизм.

В воспитательном процессе, по мысли В.В. Зеньковского, есть два основных направления: первое - это «подготовить дитя к Вечной жизни, к жизни в вечности, в Боге и с Богом, чтобы земные дни не пропали даром и чтобы смерть не была духовной катастрофой»[8]. Это одно из направлений воспитания, имеющее в своей основе заботу о духовном развитии ребенка.

Не менее важным является второе направление - «это подготовка к этой жизни, так как эта жизнь дает не только возможность приобрести Вечную жизнь, но дает возможность и потерять ее. Как будет пройдена эта жизнь - так она отзовется и в Вечной жизни, мы живем так, что эта жизнь является ступенью в вечность»[9]. Гипноз земной жизни настолько силен, что зачастую, сиюминутные цели и задачи мы ставим на первый план, совершенно забывая о вечности. Задача воспитания должна быть определена так, что первенствующей в ней была устремленность к небу и вечности, а не к земле и тлену. Но вопрос о том, куда устремиться, в землю или на небо, решать только нам – людям, которым Христос подарил свободу выбора. Таким образом, рассматривая цели и задачи воспитания, В.В. Зеньковский дополняет ее тем, «что путь воспитания есть путь подготовки к свободе во Христе. Свобода есть дар Христа. Однако овладеть этим даром христианской свободы очень трудно, ведь свобода - это самое ценное и самое основное в нас»[10].

Очень важна необходимость «воспитания ребенка к свободе». Система воспитания к свободе есть система приобщения к истине - «последняя для нас заложена в Церкви, и потому познание истины для нас заключается в приобщении к Церкви»[11]. Нельзя мыслить воспитание вне свободы, и она, по словам В.В. Зеньковского, светит человеческой душе не как реальность, не как данная сила, но как возможность, как задание. Свобода не дана, а задана. В воспитании ставится вопрос об освобождении, то есть о восхождении к свободе[12].

Православная постановка проблемы свободы и воспи­тания выводит ее из области теоретических рассуждений в область человеческого бытия, где мы встречаемся не с тео­ретическими противоречиями, а с реальными проблемами.

Вне развития свободы воспитание превращается в дрессировку. Развивая свободу, мы углубляем право выбо­ра, в том числе и возможность ухода в сторону зла. Учиты­вая склонность искаженной человеческой природы ко греху, в реальной жизни очень трудно отстоять добро и легко под­даться искушениям. Поэтому человек переживает свободу как бремя, которое больше смущает и тяготит, чем радует. Если свобода не связана с устремленностью к Божествен­ному бытию, разговоры о свободе есть только рассуждения, не имеющие отношения к реальной жизни.

" Нужно заботиться не столько о свободе, сколько об истине, - писал Г. Флоровский. - И только истина освобождает. Только в опасном самообмане может показаться, что " мысль беспочвенная и раскольничья всегда бывает более свободной". Свобода не в беспочвенности и не в почвенности, но в истине и в истин­ной жизни, в озаренности от Духа. И только Церковь обла­дает силою и мощью действительного и кафолического син­теза" (8. 507).

Жизнь по законам Истины включает в себя отказ от стремления жить по законам мира. Не бороться с миром, а отвечать миру Благой Вестью. Отвечая - свидетельство­вать. Свидетельство всегда требует полноты, единства всего человека, всех сил души. Отказ от борьбы и поиска противоречий не устраняет реальных проблем и препятствий на пути человека ко спасению. Решать возникающие проблемы и преодолевать препятствия возможно только в реальной жизни, в этой жизни и обретается православное педагогиче­ское мышление. Свидетельствовать Истину может научить только тот, кто сам избрал путь спасения.

Таким образом, педагогическое воздействие на ребенка является необходимостью, так как свободно выбирать человек может лишь тогда, когда он осознает, между чем и чем он выбирает, понимает последствия своего выбора. А это возможно только при условии наличия у человека определенных знаний, умений и жизненного опыта, которые приобретаются как в процессе жизни (в определенной степени стихийно), так и (в большей степени) в процессе организованного педагогического процесса.

Как это противоречие, эта проблема решались в истории русской педагогики? Протопресвитер В.В.Зеньковский анализирует историю педагогики XIX- XX вв. с этой точки зрения в своем труде «Русская педагогика в XX веке».

Ушинский и Толстой оказали огромное влияние на русскую педагогику в XX веке. Первый завещал идею органического синтеза в педагогике, второй выдвинул тот мотив, который сыграл такую огромную роль в педагогике XX века, — мотив свободы. Растет критическое отношение к устоям прежней педагогики и прежде всего во имя личности ребенка, во имя освобождения ребенка от пут, которые мешают его «естественному» развитию. Проблема свободы ребенка становится одной из самых значительных, можно сказать, центральных тем русской педагогической мысли.

В.В.Зеньковский выделяет следующие направления русской педагогики XIX- XX вв.:

А. Педагогический натурализм:

1. Научное течение;

2. Романтическое течение:

а. Полупозитивистическое,

в. Религиозное;

3. Советское течение.

В. Педагогический идеализм.

С. Религиозно-педагогическое течение.

В большей степени нас будут интересовать 2 и 3 течение педагогического натурализма, а также два последних течения.

Романтическое течение связано с именем Л. Толстого. В развитии педагогических идей Толстого нужно различать два периода — ранний и поздний, между которыми стоит эпоха формирования у него религиозного мировоззрения и суровой, беспощадной критики современной культуры. У Толстого присутствуют два комплекса педагогических идей —крайний педагогический индивидуализм, переходящий в педагогический анархизм, и обостренный педагогический морализм с религиозным оттенком. В силу этого толстовское влияние в русской педагогической мысли тоже приобрело двойственный характер — оно объединило как подлинных толстовцев, со всеми их типическими чертами, так и тех мыслителей и педагогов, которые разделяли лишь руссоизм Толстого, его пламенную защиту индивидуальности и его критику современной культуры.

Руссоизм Толстого сводится к учению о радикальном добре человеческой натуры. Этот мотив ранней педагогики Толстого был всегда чрезвычайно близок русскому сознанию. В начале XX века при Московском Педагогическом обществе (состоявшем при Университете) образовалась группа лиц, работавшая до того времени в комиссии по вопросам нравственного воспитания, а затем выделившаяся в особую «комиссию семейной школы». Из лиц, работавших в этой комиссии, образовалось две группы — одна создала детский сад, другая занялась организацией «семейной школы», впоследствии «Дома свободного ребенка». Была и третья группа, создавшееся под влиянием американских педагогических начинаний особое общество «Сетлемент».

Исходной основой педагогических построений всех групп, объединившихся вокруг идеи «свободного воспитания», является вера в творческие силы ребенка, в его внутреннее стремление к раскрытию своих сил и вера в то, что в этом раскрытии творческих сил ребенка всякое внешнее, даже самое благотворное влияние будет иметь тормозящее действие. Один из педагогов группы свободного воспитания выразился так: «Наклонности у детей всегда вначале направлены к добру, но с возрастом добрые наклонности начинают исчезать: очевидно, виновато влияние взрослых». Наиболее яркими приверженцами идеи «свободного воспитания» являются Вентцель и Шацкий.

Вентцель, который наиболее последовательно и продуманно защищал идею свободного воспитания, пишет: «Ребенок нуждается в великой хартии свободы; надо уважать в нем ту свободу человеческой личности, которая в нем скрыта... Ребенку в семье должна быть гарантирована та же свобода, какой пользуются и взрослые члены семьи. Если мы хотим воспитать свободных людей, мы должны стремиться к уничтожению и устранению всякого личного авторитета». В другом месте: «Современная школа, уничтожив естественную потребность в ребенке, усыпив его интеллект, заменяет потребность принуждением, свободное усилие, сопровождаемое чувством счастья, тяжелым, тягостным трудом». «Школьная жизнь, вся построенная на принуждении, абсолютно противоположна жизни естественной, свободно раскрывающейся и развертывающейся».

Вентцель и другие авторы принципиально изгоняют всякое принуждение в воспитании и исключают всякое наказание. В проекте одного из педагогов такого направления находим такое место: «Какие-либо карательные меры безусловно не допускаются. Единственный способ воздействия на ученика — это убеждение (слушать которое он не обязан) и исключение из школы». В ответ на сомнения в возможности создать школу без принудительного начала Вентцель пишет: «Идеалом школы является полное устранение всякого принудительного начала, и школа тем совершеннее, чем в ней меньше принуждения...» Тут же, однако, Вентцель отмежевывается от принципиального анархизма в педагогике и пишет: «Устранение принудительного начала нисколько не означает отказа воспитателя от активного вмешательства в дело воспитания, нисколько не ведет к пассивности». «Но вместо того, чтобы действовать прямо на воспитанника, воспитатель действует на окружающую среду... пользуясь методом косвенного воздействия».

Провозглашение принципа самодеятельности и полной свободы вылилось в отвержение всякой заранее составленной программы школьной работы. Для всего этого направления характерно привлечение детей к активному участию в организации школы. Если одни при этом требуют скромно, чтобы «дети были посвящены в план преподавания», то другие уже требуют, чтобы «детям было предоставлено право высказаться по поводу выбора предметов обучения». Поэтому не должно быть никаких обязательных группировок. «Идеал школы был бы достигнут, — пишет Вентцель, — если бы ребенок мог переходить от одного предмета к другому по собственному усмотрению и желанию и брать от каждого предмета, сколько ему понадобится». Вентцель формулирует положительную задачу школы в таких словах: «Метод работы должен быть методом освобождения в ребенке творческих сил».

В самой тесной связи со всем этим строем мыслей стоит крайний социально-педагогический утопизм — вера в то, что через школу возможно преобразить самую жизнь.

В основе педагогического утопизма лежит всегда мотив целостной школы, то есть преодоление тех искусственных перегородок, которые отделяют школу от жизни. Но вместе со свободой для педагогической мечты через педагогический утопизм получает свое выражение и социальная мечтательность, искание путей к осуществлению социального идеала.

Вентцель пишет: «Это будет не школа, а «Дом свободного ребенка», в котором речь должна идти не об учебном плане, а о плане жизни». «Это должна быть маленькая педагогическая община, состоящая из детей, руководителей и родителей. Дом Свободного Ребенка должен быть не только местом учения, но и местом жизни, должен быть мастерской... должен представлять из себя маленькую хозяйственную единицу, маленькую трудовую ассоциацию». Это растворение школы в жизни чрезвычайно характерно для всего цикла идей данного направления, вскрывая основную мысль педагогической утопии.

В этой педагогической утопии ее автор отводит большое место детскому производительному труду: высоко ценя трудовое начало, он хочет, чтобы оно было подобно жизненному труду, то есть вырастало бы из реальных потребностей и имело производительный характер. Вентцель пишет: «Не мастерские надо переносить в школы, а школу надо перенести в мастерские. Производительный труд надо понимать, однако, не в экономическом смысле, но он обнимает те формы труда, которые связаны с удовлетворением естественных нормальных потребностей человека».

Как стояли вопросы духовного воспитания в системе идей свободного воспитания?

Если в период яснополянских экспериментов Л. Толстой стоял за принцип всецелой, безграничной свободы, то после происшедшего у него духовного перелома вопросы морального и религиозного порядка стали настолько определяющими во всем его миросозерцании, что это не могло не отразиться и на педагогических его взглядах. Толстой выдвигает в качестве основы воспитания принцип служения Добру и самосовершенствование. Во всех последних письмах Толстой определенно и горячо выступает в защиту религиозной педагогики, то есть в защиту религиозного ее обоснования и проникновения религиозных начал в постановку всего школьного и воспитательного дела. Последователи Толстого, конечно, шли за ним, но в группе сотрудников «Свободного Воспитания» было и другое направление, наиболее ярким представителем которого является все тот же Вентцель.

Основная мысль нового подхода к педагогическим вопросам у Толстого может быть выражена следующими словами: «В основу воспитания должно быть положено религиозное понимание жизни». В воспитании особенно существенно развивать духовные силы ребенка, освобождая его от всего поверхностного, условного: «Все воспитание связано с внушением добра». Толстой отступает от принципа абсолютной свободы и требует подчинения всего воспитательного дела высшим религиозным принципам. Тут же Толстой выражает одну из любимых своих мыслей: «Для того чтобы воспитание было успешно, надо, чтобы воспитывающие люди, не переставая, воспитывали себя. Воспитание представляется сложным и трудным делом только до тех пор, пока мы хотим, не воспитывая себя, воспитывать своих детей или кого-либо другого, а если это понять, то упраздняется самый вопрос о воспитании и остается один вопрос жизни: как надо самому жить».

Вместо этого Вентцель выдвигает на первый план искание истины, которое стимулирует творчество и зовет каждую личность идти ее собственным путем в установлении идеала. «Цель нравственного воспитания, — замечает в одном месте Вентцель, — вовсе не во внушении добра, а в пробуждении у ребенка самостоятельной свободной воли, самобытного нравственного творчества, для которого наш идеал является только материалом, свободно и творчески перерабатываемым в более высокие формы». Важны еще следующие слова: «Мы должны остерегаться считать ребенка свободным только потому, что мы отказались от своей власти над ними. Это одно обстоятельство еще не делает ребенка свободным, потому что над ним продолжают тяготеть всякого рода цепи. Наша задача не в том, чтобы объявить ребенка свободным, а в том, чтобы помочь ему фактически и действительно стать свободным ребенком».

В этих словах Вентцель намечает очень важную и трудную задачу воспитания к свободе; из самой этой задачи вытекают такие особенности педагогического воздействия, которые никак не могут быть совмещены с системой всецелой свободы. Но Вентцель не останавливается на этом затруднении.

Вентцель подчеркивает, что его понимание свободного воспитания не связано с крайним индивидуализмом. Однако Вентцель так говорит о религиозном воспитании. «Религиозное воспитание должно быть свободно, оно не должно задаваться целью внедрять в детей ту или иную ортодоксальную религию, какой бы высокий тип она ни представляла; оно должно помочь ребенку создать творческим путем свою собственную религию. Только личная религия, творчески созданная самой индивидуальностью... может быть названа религией в истинном смысле слова». Вентцель, развивая это, конечно, абсурдное положение (ибо суть и функция религии только и может состоять в том, что она соединяет человека с тем, что выше его, — поэтому «творческое создание религии» есть абсурд), не побоялся договорить до конца свои мысли. Не удивительно поэтому, что в одной статье Вентцель признает за детьми право «выбирать себе ближайших воспитателей и отказываться и уходить от своих родителей, если они оказываются плохими воспитателями».

В 1905 г. в Москве возникло общество «Сетлемент», имевшее своей целью развитие детских колоний и клубов по типу американских. Шацкий в том же 1905 г. открыл недалеко от Москвы трудовую колонию, в которой оформились впервые его педагогические взгляды: задача педагогики заключается в том, чтобы помочь детям найти самих себя, помочь детям в их жизни.

Шацкий стоял вне школы, но имел возможность реально почувствовать огромные педагогические возможности, заложенные в том типе работы, которую он вел. На следующий год, благодаря одной щедрой благотворительнице, Шацкий получил возможность организовать настоящую детскую общину. В 1908 г. деятельность Шацкого, подпавшего под подозрение политической полиции, была приостановлена, и его незаурядная педагогическая энергия обратилась на литературную, чисто теоретическую разработку интересовавшей его идеи. Лишь после революции Шацкий снова получил возможность интенсивной практической работы.

Шацкий был убежден, что совершенно недопустимым является стремление взрослых навязывать детям тип и формы той жизни, какой живут сами взрослые. Дети живут своей собственной жизнью, и наше педагогическое вмешательство может иметь лишь один смысл, — если мы помогаем детям в их жизни, помогаем им быстрее и лучше усвоить то, что им нужно. Превращение воспитания в служебную функцию детской жизни — такова основная линия, по которой все время движется педагогическая мысль Шацкого. Задача школы в том, что она должна помочь детям в их детской жизни, ускоряя процесс нахождения детьми тех подходящих форм социальной жизни и личного творчества, которые им нужны. «Школа должна стать центром, организующим детскую жизнь», — читаем в одном месте у Шацкого. «Разрешение детского вопроса, — читаем мы тут же, — не в том, чтобы все дети были грамотны, а в том, чтобы они умели жить». «Школа должна перестать быть учебным заведением и должна стать детским центром».

Для Шацкого важно, чтобы школа изменила исходную свою точку зрения: не среда для школы, а школа для среды; школа должна работать в окружающей среде, «должна войти в нее как фактор реорганизации самой жизни». «Организуя детскую среду, школа должна явиться крупным фактором, влияющим на общественную жизнь». «Школа должна стать частью жизни, делающей свое дело в области культуры детского быта каждый момент, каждый час, когда она работает».

В 1924 г. Шацкий вступил в состав коммунистической партии. «Прежняя формула, что трудовая школа есть осуществленная организация детской жизни, оказалась теперь неудовлетворительной». «Роль школы, — думает теперь Шацкий, — это роль организатора массового педагогического процесса... Надо работать над такой педагогической системой, которая явилась бы нужной, жизненной для широких масс трудящихся... Я не сомневаюсь, что эта педагогическая система будет одной из наиболее ценных систем. Она явится одним из сильнейших орудий в руках пролетариата в деле создания нового коммунистического общества...» Школа, как видим, должна служить орудием для преображения общества: социальный утопизм здесь переходит в педагогический.